I. White Knight.
Признаться, до сих пор не знаю, с какими чувствами должен рассказывать об этом. С печалью? Ностальгией? Злобой, припорошенной песком прошедших лет? Ликованием? Смирением или равнодушием? У меня найдется по щепотке всего перечисленного — и история для вас, котятки.
Воспитывался я, как это водится у жертвенных агнцев, в храме. Попал туда по дурости. Знал бы, к чему приведет, ни за что бы туда не пошел, на улице бы остался... а, проваль, зачем я вам-то вру? Еще как бы пошел, восторженный глупец, только умереть постарался бы не так. Правильно, по-настоящему, чтобы потом легенды слагали, мальчишки бы брали пример, а прекрасные девы вздыхали и вопрошали в ночное небо, почему же я умер раньше, чем встретил их.
Переплюнуть Алистера Лиделла, одним словом.
...Здесь у него имени иное значение, вот во Франсетте он герой. О его похождениях ходят сказки. Добрые детские сказки, известные всем, даже уличным детям, у которых сроду не бывало ни книг, ни шанахов среди знакомых. Нам на ночь рассказывал истории Старший. Чаще придумывал, чем действительно что-то вспоминал, но об Алистере нам поведал именно так, как принято.
Родился он в то темное время, когда служители поступали честно и жертвенных агнцев так и называли, не выдумывая басен о великих героях, призванных уничтожить страшнейшее зло, темного короля, что из мира по ту сторону зеркала насылает тени на Франсетт. Жертв определяли жребием — среди самых слабых и бесполезных, то есть болезненных женщин, не годящихся к работе стариков и инвалидов, да и маленьких детей.
Алистер вызвался пойти вместо младшей сестры.
В свои годы — девять или десять лет — он был умнее меня двенадцатилетнего, и прекрасно понимал, что на той стороне его ждет только смерть. Если повезет, безболезненная или быстрая. Зато жребий больше никогда не упал бы на его семью, а тени вдоволь напились бы крови, чтобы оставить город в покое на месяц или два.
Так что Алистер не потребовал ни оружие, ни доспех, даже свой единственный амулет повесил на шею сестры. Шагнул в зеркало как есть — в стоптанных ботинках, штанах с заплатой и легкой рубашке. Может, потому ему и повезло — этот мир не любит тех, кто слишком много о себе мнит.
Вместе ужасных чудовищ он наткнулся на белую тень-посланника, пойманную каким-то человеческим заклинанием. Алистер освободил ее — как из природной нелюбви к чужим страданиям, так и из корысти, что благодарная тень убьет его без лишней боли. Вместо того белый посланник решил помочь мальчику — и он стал первым из жертвенных агнцев, кто вернулся домой.
И остался собой.
Служители же решили, что паренек смошенничал непонятным образом, и без суда и права запихнули его обратно в зеркало, пока в народе еще не прознали про его возвращение. Ведь если ребенок сумел выжить на той стороне, значит, взрослый тем более сумеет, пора снаряжать спасательные команды, вдруг кто-то из других детей еще жив, просто не может выбраться сам. Готовиться к войне с тенями. Служители к такому повороту оказались не готовы. Даже подумать не успели, что разумнее было бы мальчика просто убить...
Потому что он смог вернуться еще раз.
Дальше заканчиваются факты и начинается сказка. Говорят, он нашел зачарованные сокровища в лабиринте, обучался у самого серого ферзя и стал великим магом, видел белую королеву и выиграл в загадки у черного епископа. Говорят, встретил девочку невиданной красоты, навечно заключенную в озере, сразился с черным королем и заполучил в друзья бродячую душу тысячелетнего ши. Говорят, вместо Алистера в Франсетт вернулся белый посланник, позаимствовав его тело, но, прожив какое-то время в этом мире, не стал платить за добро злом.
Бестолку перечислять все, каждый рассказчик всегда считал хорошим тоном сочинить пару-другую приключений.
Я попал к сказкам в плен. Дни тянулись медленно и скучно, за мелкой работой, какую еще разрешают делать детям, ночи же я отдавал фантазиям. Мечтал увидеть загадочную ту сторону, где на каждом шагу опасности, сокровища и чудеса. Повторить путь Алистера — а лучше его превзойти! Например, убить черного короля. Спасти город. Я не высыпался и делал все больше ошибок, при том совершенно дурацких, едва справлялся с простейшими задачами. Старший неодобрительно косился, пытался поговорить, выяснить, в чем дело, я нес какую-то чушь.
После того, как он чуть не поднял на меня руку — и я отлично понимаю, почему, я собрался и ушел. Пока все спали, никому не сказав и не написав даже записки. Мной говорила мелочная злоба, а еще опасение случайно разбудить Старшего. Он бы поймал меня, надрал уши и был бы прав.
А в храм меня, так несправедливо обиженного, пропустили легко, где-то после второго предложения рассказа о судьбе героя и будущих подвигах. Первое время внимания мне не доставалось, благо я ничем не выделялся из толпы таких же восторженных идиотов. А потом обнаружил какие-то таланты в воинском искусстве... И все стало так, как мечталось — место в келье, мудрые наставники, особая роль и зависть сверстников.
Только в сражении с черным королем я, конечно, погиб.
II. Endspiel.
В том бою, если его вообще можно назвать боем, я совершил множество ошибок. Самой главной было то, что я действительно отправился в тот зал, сражаться к самым страшным злом, а не развернулся и не пошел искать какой-нибудь другой выход на нашу сторону. Не во Франсетт, там нашли бы, например, в Золотую Гавань или куда-то еще. Все знают, подходящих зеркал больше одного.
Что до ошибок помельче...
Я и не подумал отдохнуть с дороги, оправиться после того, как прорубал себе путь мечом и магией. Собирался влетель в зал, словно в легендах, при полном доспехе и в крови врагов — как будто у теней она есть, наполненный жаром недавних сражений, драться без продыху много часов, открыть второе, третье, десятое дыхание, и когда враг уже поймет, что пришла его смерть, в отчаяньи ринется в последнюю атаку, унести его жизнь коронным ударом.
Враг должен был сидеть на троне из железа и костей, в громоздких латах с шипами, сам огромный, пугающий, такой очевидно чуждый внешнему миру. Воображение рисовало ему красную кожу, горящие желтым глаза, клыки в палец длиной и, непременно, шипастый хвост.
А я, с пинка открыв массивные двери, вместо мрачного зала оказался в оранжерее, и навстречу мне поднялся паренек чуть старше меня, тонкий, светлокожий, одетый просто и совершенно обычный. В руках — ножницы, которыми он мгновение назад цветы подрезал, и больше ничего.
Я почувствовал себя мучительно неуместным, кем-то, кто в грязных сапогах, с окровавленным мечом и боевым кличем кинулся, например, в лавку фарфора. Даже сделал полшага назад — машинально, не задумываясь. Хорошо хоть не извинился за вторжение, еще смешнее бы было. Мне говорили, что на той стороне живут оборотни, те, кто может принять любой облик и притвориться кем угодно, и нельзя им верить, ни словам, ни внешности, ни действиям. Об этом я тоже вспомнил, пусть и не сразу.
Только поздно.
Я оказался не готов к удару — и пропустил его, первый и последний раз. Те самые ножницы для подрезания стеблей прошли сквозь мой нагрудник так, будто его сделали из масла.
И не было ни торжествующего смеха, ни даже улыбки. Он лишь тихо спросил меня, пока я умирал:
— Хочешь стать моим рыцарем?
И я, кажется, кивнул, потому что в моей голове пронеслось множество мыслей, но громче всех оказалась одна — «Я буду жить!».
Предательница.
III. Hole.
Что, котятки, наслушались о том, что бывает с теми дураками, которые пытаются сравниться с героями из сказок? Или хотите продолжения, например, что-нибудь о злодеях, которые вовсе не являются злодеями? Это, впрочем, вы и так знаете, он же ваш король.
Странный он. Я бы понял, если бы он разводил те растения в Зале Встреч, чтобы придурков вроде меня с настроя сбивать, так нет же, искренне их любит. Заботится. Не меньше, чем о вас, котятки, честное слово. Говорит, что тоскует по природе — король не может покинуть своих владений. Остается только из зеркал смотреть на дальние края, душу травить, да и самому разводить сад. Еще он любит слушать истории, этот Люче Виан, готовить чай, читать книги и, под настроение, сочинять сонеты.
Ужасный злодей.
И имя странное: кто же такой додумается назвать тень, тем более, верховную, именем, что как «свет» переводится? От большой ненависти или из чувства юмора? Фамилия обозначает «жизнь» — и тоже странно, если учесть, что ему приписывают обычно. Но о том, как ему дали имя, у меня легенды нет — только той маленький кусочек его истории, что я сам знаю.
Так рассказывать или нет?
Ну, как хотите.
Признаться, до сих пор не знаю, с какими чувствами должен рассказывать об этом. С печалью? Ностальгией? Злобой, припорошенной песком прошедших лет? Ликованием? Смирением или равнодушием? У меня найдется по щепотке всего перечисленного — и история для вас, котятки.
Воспитывался я, как это водится у жертвенных агнцев, в храме. Попал туда по дурости. Знал бы, к чему приведет, ни за что бы туда не пошел, на улице бы остался... а, проваль, зачем я вам-то вру? Еще как бы пошел, восторженный глупец, только умереть постарался бы не так. Правильно, по-настоящему, чтобы потом легенды слагали, мальчишки бы брали пример, а прекрасные девы вздыхали и вопрошали в ночное небо, почему же я умер раньше, чем встретил их.
Переплюнуть Алистера Лиделла, одним словом.
...Здесь у него имени иное значение, вот во Франсетте он герой. О его похождениях ходят сказки. Добрые детские сказки, известные всем, даже уличным детям, у которых сроду не бывало ни книг, ни шанахов среди знакомых. Нам на ночь рассказывал истории Старший. Чаще придумывал, чем действительно что-то вспоминал, но об Алистере нам поведал именно так, как принято.
Родился он в то темное время, когда служители поступали честно и жертвенных агнцев так и называли, не выдумывая басен о великих героях, призванных уничтожить страшнейшее зло, темного короля, что из мира по ту сторону зеркала насылает тени на Франсетт. Жертв определяли жребием — среди самых слабых и бесполезных, то есть болезненных женщин, не годящихся к работе стариков и инвалидов, да и маленьких детей.
Алистер вызвался пойти вместо младшей сестры.
В свои годы — девять или десять лет — он был умнее меня двенадцатилетнего, и прекрасно понимал, что на той стороне его ждет только смерть. Если повезет, безболезненная или быстрая. Зато жребий больше никогда не упал бы на его семью, а тени вдоволь напились бы крови, чтобы оставить город в покое на месяц или два.
Так что Алистер не потребовал ни оружие, ни доспех, даже свой единственный амулет повесил на шею сестры. Шагнул в зеркало как есть — в стоптанных ботинках, штанах с заплатой и легкой рубашке. Может, потому ему и повезло — этот мир не любит тех, кто слишком много о себе мнит.
Вместе ужасных чудовищ он наткнулся на белую тень-посланника, пойманную каким-то человеческим заклинанием. Алистер освободил ее — как из природной нелюбви к чужим страданиям, так и из корысти, что благодарная тень убьет его без лишней боли. Вместо того белый посланник решил помочь мальчику — и он стал первым из жертвенных агнцев, кто вернулся домой.
И остался собой.
Служители же решили, что паренек смошенничал непонятным образом, и без суда и права запихнули его обратно в зеркало, пока в народе еще не прознали про его возвращение. Ведь если ребенок сумел выжить на той стороне, значит, взрослый тем более сумеет, пора снаряжать спасательные команды, вдруг кто-то из других детей еще жив, просто не может выбраться сам. Готовиться к войне с тенями. Служители к такому повороту оказались не готовы. Даже подумать не успели, что разумнее было бы мальчика просто убить...
Потому что он смог вернуться еще раз.
Дальше заканчиваются факты и начинается сказка. Говорят, он нашел зачарованные сокровища в лабиринте, обучался у самого серого ферзя и стал великим магом, видел белую королеву и выиграл в загадки у черного епископа. Говорят, встретил девочку невиданной красоты, навечно заключенную в озере, сразился с черным королем и заполучил в друзья бродячую душу тысячелетнего ши. Говорят, вместо Алистера в Франсетт вернулся белый посланник, позаимствовав его тело, но, прожив какое-то время в этом мире, не стал платить за добро злом.
Бестолку перечислять все, каждый рассказчик всегда считал хорошим тоном сочинить пару-другую приключений.
Я попал к сказкам в плен. Дни тянулись медленно и скучно, за мелкой работой, какую еще разрешают делать детям, ночи же я отдавал фантазиям. Мечтал увидеть загадочную ту сторону, где на каждом шагу опасности, сокровища и чудеса. Повторить путь Алистера — а лучше его превзойти! Например, убить черного короля. Спасти город. Я не высыпался и делал все больше ошибок, при том совершенно дурацких, едва справлялся с простейшими задачами. Старший неодобрительно косился, пытался поговорить, выяснить, в чем дело, я нес какую-то чушь.
После того, как он чуть не поднял на меня руку — и я отлично понимаю, почему, я собрался и ушел. Пока все спали, никому не сказав и не написав даже записки. Мной говорила мелочная злоба, а еще опасение случайно разбудить Старшего. Он бы поймал меня, надрал уши и был бы прав.
А в храм меня, так несправедливо обиженного, пропустили легко, где-то после второго предложения рассказа о судьбе героя и будущих подвигах. Первое время внимания мне не доставалось, благо я ничем не выделялся из толпы таких же восторженных идиотов. А потом обнаружил какие-то таланты в воинском искусстве... И все стало так, как мечталось — место в келье, мудрые наставники, особая роль и зависть сверстников.
Только в сражении с черным королем я, конечно, погиб.
II. Endspiel.
В том бою, если его вообще можно назвать боем, я совершил множество ошибок. Самой главной было то, что я действительно отправился в тот зал, сражаться к самым страшным злом, а не развернулся и не пошел искать какой-нибудь другой выход на нашу сторону. Не во Франсетт, там нашли бы, например, в Золотую Гавань или куда-то еще. Все знают, подходящих зеркал больше одного.
Что до ошибок помельче...
Я и не подумал отдохнуть с дороги, оправиться после того, как прорубал себе путь мечом и магией. Собирался влетель в зал, словно в легендах, при полном доспехе и в крови врагов — как будто у теней она есть, наполненный жаром недавних сражений, драться без продыху много часов, открыть второе, третье, десятое дыхание, и когда враг уже поймет, что пришла его смерть, в отчаяньи ринется в последнюю атаку, унести его жизнь коронным ударом.
Враг должен был сидеть на троне из железа и костей, в громоздких латах с шипами, сам огромный, пугающий, такой очевидно чуждый внешнему миру. Воображение рисовало ему красную кожу, горящие желтым глаза, клыки в палец длиной и, непременно, шипастый хвост.
А я, с пинка открыв массивные двери, вместо мрачного зала оказался в оранжерее, и навстречу мне поднялся паренек чуть старше меня, тонкий, светлокожий, одетый просто и совершенно обычный. В руках — ножницы, которыми он мгновение назад цветы подрезал, и больше ничего.
Я почувствовал себя мучительно неуместным, кем-то, кто в грязных сапогах, с окровавленным мечом и боевым кличем кинулся, например, в лавку фарфора. Даже сделал полшага назад — машинально, не задумываясь. Хорошо хоть не извинился за вторжение, еще смешнее бы было. Мне говорили, что на той стороне живут оборотни, те, кто может принять любой облик и притвориться кем угодно, и нельзя им верить, ни словам, ни внешности, ни действиям. Об этом я тоже вспомнил, пусть и не сразу.
Только поздно.
Я оказался не готов к удару — и пропустил его, первый и последний раз. Те самые ножницы для подрезания стеблей прошли сквозь мой нагрудник так, будто его сделали из масла.
И не было ни торжествующего смеха, ни даже улыбки. Он лишь тихо спросил меня, пока я умирал:
— Хочешь стать моим рыцарем?
И я, кажется, кивнул, потому что в моей голове пронеслось множество мыслей, но громче всех оказалась одна — «Я буду жить!».
Предательница.
III. Hole.
Что, котятки, наслушались о том, что бывает с теми дураками, которые пытаются сравниться с героями из сказок? Или хотите продолжения, например, что-нибудь о злодеях, которые вовсе не являются злодеями? Это, впрочем, вы и так знаете, он же ваш король.
Странный он. Я бы понял, если бы он разводил те растения в Зале Встреч, чтобы придурков вроде меня с настроя сбивать, так нет же, искренне их любит. Заботится. Не меньше, чем о вас, котятки, честное слово. Говорит, что тоскует по природе — король не может покинуть своих владений. Остается только из зеркал смотреть на дальние края, душу травить, да и самому разводить сад. Еще он любит слушать истории, этот Люче Виан, готовить чай, читать книги и, под настроение, сочинять сонеты.
Ужасный злодей.
И имя странное: кто же такой додумается назвать тень, тем более, верховную, именем, что как «свет» переводится? От большой ненависти или из чувства юмора? Фамилия обозначает «жизнь» — и тоже странно, если учесть, что ему приписывают обычно. Но о том, как ему дали имя, у меня легенды нет — только той маленький кусочек его истории, что я сам знаю.
Так рассказывать или нет?
Ну, как хотите.
@темы: Пишу за книгу: все работы, Пишу за книгу: 02.14 - 03.14
