романтические стремления делают оборудование неэффективным
Текущая тема: Я стою дорого. Что вы можете дать? ©
Крайний срок: 10.12.2012.
Новую тему назначает игрок, чей текст оказался последним.
Если тот не реагирует, то предыдущий (и так далее). Если предполагаемый автор новой темы уже назначал тему на этой неделе или предыдущей, то право переходит к автору первого текста. Или к тому, кого назначит модератор.
Исполнения:
D-r Zlo — ⇒
Сото Соно — ⇒
Крайний срок: 10.12.2012.
Новую тему назначает игрок, чей текст оказался последним.
Если тот не реагирует, то предыдущий (и так далее). Если предполагаемый автор новой темы уже назначал тему на этой неделе или предыдущей, то право переходит к автору первого текста. Или к тому, кого назначит модератор.
Исполнения:
D-r Zlo — ⇒
Сото Соно — ⇒
Здравствуй, мир. Здравствуй, большой, безумный, чокнутый ты мир. Как же я тебя ненавижу.
Я зная тебя свыше двух тысяч лет. Мои ноги утопают в твоей земле – сейчас, правда, уже в снегу. Но я знаю, снег растает, земля станет мокрой, и снова мне некуда будет деть свои грязные ноги. Можно спрятать от тебя что угодно, мир, даже органы чувств, но ноги от тебя не спрячешь никак – всегда они будет соприкасаться с тобой.
А пока у меня мёрзнут пальцы, и в носу саднит при каждом вздохе.
Можешь забраться ко мне, кричит перекладина телеграфного столба, с высота можно многое увидеть.
Нет, спасибо, отвечаю ему я, мне и тут херовенько.
Но я залезаю – потому что больше нет сил касаться ногами снега и крыш гаражей. Если я заберусь повыше, то тогда я как будто бы полечу, а летать – это клёво.
Руки и ноги соскальзывают, подниматься тяжело невероятно, но я ж стараюсь, типа, я ползу. Медленно, но ползу.
Я же как гусеница. Какая-то грёбаная гусеница, которая зимой не ложится спать, а зачем-то ползёт. Туда, наверх. На телеграфный столб.
Ну не дебил ли?
Однако ж – залез, молодец. Сел поверху – такая красота, что слов нет. Дышать не хочется, моргать не хочется, ничего не хочется. Город убогий, город покрытый снегом, как кокаином – вот бы и мне сейчас он так, как снег, забивался бы в уши и в нос. Было бы совсем не так холодно, ссука. Совсем не так.
Я могу откинуться назад и заорать на весь мир о своей боли. Могу дотронуться до провода и, убитый, свешиваться с верхушки Голгофы своей, и лишь ветер будет мотать меня, туда-сюдааа, туда-сюдааа. Вот так вот, как куклу какую-нибудь.
Если б кто-нибудь забрал меня из этой срани, было бы совсем прекрасно. Но никто же не заберёт, я знаю. Я слишком дорого стою мир, а что ты готов за меня дать? Ничего не готов. Вот и я говорю, не сдохну я, ни сейчас, ни завтра, никогда. Две тыщи лет я вижу всё это, две тыщи…
Ох, как хорошо-то, как хорошо – дрыгать ножками и висеть голой пяткой вверх.
Текст прочитаю позже, в среду, так что, пока на него не отзываюсь - читать мне пока нельзя
Мич любит смотреть, как медленно просыпается город, раскачивается, начиная с первой птичьей трели, медленно разогреваясь и начиная с каждой минутой чуть больше бурлить жизнью.
- Эге, милок, бдительнее надо быть! Ты разве что ворон не считаешь! - Мича тянет за рукав невысокая старушка в потрепанных и грязных одеждах, явно не подходящих ей по размеру, - помоги-ка мне, милок, а то ты высокий, а я - низкая, тебе труда не составит, все равно скучаешь, - говорит она, и тянет Мича к ближайшему скверу - тридцать шагов, не больше.
Мич идет, потому что долг его - помогать гражданам, кем бы они не были. За старушкой тянется старый, такой же потрепанный рюкзак на колесиках.
В парке Мич снимает с дерева (ему пришлось на него залезть!) висящие на собственных шнурках ботинки, коих абсолютно точно не было в начале его дежурства, проверяет их хорошенько, и не находит в них никакого подвоха и ничего подозрительного, да отдает старушке. Та очень быстро скрывается из виду.
А город тем временем оживает все больше.
Когда большая часть людей спешит на работу, стоит в пробках, и заваривает себе первый рабочий кофе, Мич сдает свое дежурство и отправляется спать. Больше никаких происшествий за ночь он не наблюдал, о чем и говорится в его отчете.
***
Даже когда встает солнце, в городе остаются места, куда его лучи почти не проникают.
В темном переулке между старыми домами, на перевернутой дырявой бочке сидит старушка, и рядом с ней лежит потрепанный рюкзак. Ей будто нет дела до людей, который ходят по освещенной стороне города, и она перекладывает вещи в своем рюкзаке.
Порой в переулок кто-то заглядывает, и они почти молча меняются со старушкой, вещами, которые есть у нее в рюкзаке на вещи, которые принес пришедший. А порой, на что-то еще.
Иногда старушка встает и уходит, и когда возвращается, вокруг нее витает запах свежей пищи, и в руках у нее что-то съестное. А порой - и в карманах тоже.
...Ближе к вечеру, когда улицы снова начинают пустеть, в переулок, пошатываясь, заходит человек в неприметном плаще. Он прижимает правую руку к бедру, и тревожно глядит по сторонам.
На старой бочке сидит старушка и грызет яблоко. Рядом с ней лежит потрепанный рюкзак. Взгляд ее становится острым и цепким, и человек, сомневаясь, туда ли он попал, хочет податься назад и поискать еще то, что ищет. Но она начинает говорить:
- Да, милок, да, это я. Ты пришел, куда хотел. И здесь ты можешь получить то, что тебе нужно. Но я стою дорого. Что ты можешь мне дать?...
Да-да, вступление специально такое большое. Персонаж не то, чем кажется, так что я его показываю и с этой стороны тоже. И оборвано специально на...этом месте, потому что так сейчас мне удобнее. =P И так коварнее, обрывать на этом месте!
В общем, если честно, я не распробовала. Прикоснулась, но не распробовала.
Но за маленький кусочек....в общем, много. Все равно.