Гэри, не задумываясь, подошла к стеллажу с мармеладом, привычно взяла с полки пакетик с разноцветными дольками, задержала его в руке, а потом положила обратно.
Гэри не любила мармелад.
Мармелад любила Мари-Лулу, но Мари-Лулу больше не было, и поэтому больше не было никакого смысла покупать мармелад, чтобы порадовать Мари-Лулу.
...Прошло больше двух недель, но Гэри ходила по прежнему маршруту в магазинах. Задерживалась у тех же полок, что и последнюю почти-вечность.
Возвращалась домой, и, не видя горящий в окнах свет, думала по привычке, что Мари-Лулу просто пошла спать. Не дожидаясь её, ведь Гэри возвращается в будни поздно, когда за окнами уже совсем темно, а Мари-Лулу последнее время занималась уборкой дома, сада, и еще писала свои статьи, истории и письма своим детям.
Последняя зима истощила их силы, и Мари-Лулу двигалась чуть медленнее, чем раньше, и, кажется, быстрее уставала.
Гэри надеялась, что с приходом лета это пройдет. Мари-Лулу всегда спала зимой больше, и в общем, вела себя по прежнему.
Мари-Лулу просто заснула в кресле, когда к ним в дом приехала дочь Мари-Лулу, с мужем, с внучкой, заснула - и не проснулась. Малышка Али все время была рядом с ней, будто знала, что никто не заметит, никто не узнает...
И Мари-Лулу больше не было. Ни в саду, ни в старом кресле, ни на высоком стуле на кухне, куда она до сих пор совершенно спокойно взбиралась - в свои 76, ни на чердаке, ни в ее комнате.
Мари-Лулу развеялась по ветру, над морем, над лесом, над городом, и даже места ее нигде не было.
Это то последнее, что могла сделать для неё Гэри: исполнить последнюю волю, совсем немного вопреки родной семье, и вопреки устоявшимся обычаям, но согласно завещанию.
Завещание они составляли почти вместе, переговариваясь на кухне за травяным чаем, несколько лет назад.
И Гэри была той, кто выполнила бы волю своей лучшей подруги именно так, как она желала.
Когда пепел рассыпался, разлетелся под сильным, будто специально вызванным ветром, Гэри плакала вместе с Тарой, младшей дочерью Мари-Лулу, а потом они вместе пили чай на кухне, и снова плакали.
Остальные, пришедшие вспомнить, бродили по дому, и не беспокоили тех, кто имел право оплакивать больше всех.
Это сделало их немножко ближе, и Гэри пообещала, что дом для Тары - по-прежнему открыт, если она пожелает зайти в гости.
Но Тара была здесь чужой.
Гэри помнила Тару девочкой-подростком, а дружба с ее матерью, завязывающаяся, зарождающаяся, делала разницу в возрасте в десять лет почти непреодолимой.
Почему-то Гэри никогда не боялась, что Мари-Лулу умрет.
Это было совершенно невероятным, да и за последние 15 лет она практически не старела, и замечать изменения в возрасте на ее лице было почти невозможно, находясь с ней бок о бок. Видимо, она уже достаточно постарела еще до встречи с Гэри.
Менялась лишь Гэри: взрослела, появлялись первые морщинки, и добавлялся опыт.
Их года измерялись шрамами, полученными в общих путешествиях, царапинами, чашками чая, билетами на другие концы света, в кино, в театры и на автобусы, и пирожками, извлеченными из духовки.
И, как казалось Гэри, эти года пролетели как одно мгновенье, очень-очень быстро, а цифры на календаре совершенно врали.
Гэри почти не плакала.
Просто иногда почти покупала мармелад, который не ест сама.
Звала ужинать, или заходила в комнату - так почти и не тронутую с момента смерти, потому что Тара почти не забрала никаких вещей, или начинала фразу - и не заканчивала, и она разносилась эхом по всему дому, потому что не было никого, кто мог бы ее услышать.
Дом по прежнему пах Мари-Лулу. Будто бы никуда она не девалась, будто по ночам иногда выходит из комнаты, спускается вниз, или готовит ранний завтрак.
На чердаке по-прежнему сушились травы, и Гэри не знала, что делать с большинством из них.
Иногда Гэри казалось, что Мари-Лулу еще где-то рядом, шелестит цветастой юбкой, вяжет на спицах или набивает черновик сказки на своей машинке, чтобы потом зачитать его вечером вслух.
Дом кажется неприветливым, одиноким, огромным, чуждым, пустым.
Гэри не хочет сдавать комнаты кому-то еще.
Гэри видит обветрившиеся стены дома, облупившуюся за последние семь лет краску.
Гэри ощущает себя чужой.
Везде чужой, словно вместе с Мари-Лулу ее выбросило из мира прочь, но Мари-Лулу - совсем, потому что её время пришло, а Гэри осталась.
Гэри не помнит, что было до. До их встречи. То есть, конечно, было. Много чего было, очень много чего, но за последние восемь лет они срослись почти окончательно, но Мари-Лулу ушла, а Гэри теперь осталось, и делать что-то без Мари-Лулу, это для Гэри - почти как остаться без еще одной руки и ноги, или засунуть их в гипс, потому что жить, в общем-то, можно, но уже совершенно неудобно.
И не так весело, как раньше.
На дом легла тень, в доме лежит тень, дом обрастает трещинами быстрее, чем раньше, его двери и половицы скрипят сильнее, грязные чашки копятся в раковине, травы на чердаке пересохли, а там, куда пробирается солнце, видны столбы пыли. Темно в доме и одиноко, но дом еще немножко пахнет Мари-Лулу, дом помнит её, а Гэри - старается забыть, спать, не помнить, и свободные вечера заглушает сном, книгами, и разноцветными экранами компьютера и телевизора.
И дело вовсе не в том, что Гэри не может жить без Мари-Лулу, просто это все как-то совершенно не имеет смысла. Не имеет смысла то, что ее нет, что никто не заваривает новый травяной чай, не шуршит длинными юбками и не смеется, напоминая своим смехом звон колокольчиков. Мыть посуду тоже не имеет смысла, лучше пробежать через кухню, быстро что-то съесть, и уйти в работу, в сон, или куда-то еще, потому что каждая трещина еще помнит, что в кухне их чаще было двое.
Кажется, что Гэри стареет, сгорает, чтобы уйти следом.
Сад зарастает сорняками. Среди них растут посаженные ранней весной овощи и травы - тогда, когда Мари-Лулу еще была здесь.
Гэри работает и спит, и скорлупа, в которую она закрылась со смертью Мари-Лулу, растет все больше, потому что телефон почти не звонит теперь, и дом совсем погружается в тишину.
Просто Гэри не хотела ничего слышать, слушать и понимать.
Мари-Лулу не была первой, кто ушел из её жизни, но была первой, кто, как казалось Гэри, был по-настоящему бессмертен. Смерть Мари-Лулу совершенно не укладывалось в ее представления о мире.
И срастаться обратно с миром, где Мари-Лулу, все-таки, умерла, Гэри совершенно не хотела.
Когда пришла пора запланированного еще зимой отпуска, Гэри уже давно сдала билеты, потому что ехать одна никуда не хотела.
Дом не давил на нее, не делался невыносимым, она не хотела сбежать от него.
Скорее, она просто ждала, что ее подруга вернется. И когда эти моменты казались особенно ясными, Гэри перемывала посуду, потому что надо же будет куда-то наливать чай. И вообще, нехорошо как-то - когда дома - такой бардак.
А потом ее стали будить птицы, птицы, просыпавшиеся с солнцем, и спать дальше, и засыпать днем было совершенно никакой возможности. Гэри просто этого почти не умела, да и не хотела.
А потом в комнате Мари-Лулу само собой треснуло окно, и рассыпалось на кучу осколков, а на окне уже сидела сойка, и противно кричала, но в комнату не влетала.
Гэри прогнала ее ярким расписным платком, так и оставшимся лежать на кровати Мари-Лулу, и чуть не задохнулась в окружившей ее пыли, как будто прошло много-много лет, а не пара месяцев.
Птица возвращалась каждое утро, даже когда поставили свежее окно, и кричала, кричала, кричала. И ужасно раздражала своими криками Гэри.
И спрятаться от её криков не получалось: только выйти на улицу и ходить, ходить, ходить, гулять, вдыхать солнце вместо пыли, натирать мозоли, и видеть свое отражение в витринах: хмурое, потрепанное, уставшее.
Как будто разом постарела, и морщинок будто и вправду стало больше, и отражение стало совершенно неопределенного пола, и даже волосы потеряли свой ухоженный вид.
Это было неуютно. Неудобно. Незнакомо. Так, будто и не она вовсе.
Но казалось каким-то бессмысленным.
Отпуск был долгим, почти бесконечным - таким, как планировался когда-то зимой, хотя Гэри и думала от него отказаться.
Но, поглядев в зеркала, она поняла, почему ее убеждали, что полтора месяца без нее как-нибудь справятся.
Однажды вечером Гэри пришла домой, и вдруг отчетливо ясно поняла: дом целиком её, и только её, и больше ничей. Насыпала крошек никак не улетавшей сойке, заварила чай, посидела в сгущающихся сумерках...
А с утра принялась за уборку. Сначала - у себя, убирая в коробки отжившее и выбрасывая лишнее, потом на кухне, избавляясь от вещей, которые лично для неё не имели значения, вроде специальных палочек для еды - потому что она, Гэри, никогда ими не пользовалась.
Протирала пыль.
Дом по-прежнему дышал прошлым, дышал вещами, которые выбирала она сама, или которые они привозили вместе, или которые приносила из неизведанных мест Мари-Лулу.
Убрала с полок любимые книги подруги, оставила лишь те, что любила сама.
Вынесла великое множество вещей на свалку, раздала соседям или отвезла в антиквариат.
А потом добралась до чужой комнаты.
Знакомой, закрытой на замок и особенно пыльной. Все еще пахнущей травами, диковинными растениями, и почти погибшим цветком на окне.
И принялась за разбор писем, текстов, историй, ярких шалей, платков, платьев, и всего того, что в жизни Гэри совершенно не было.
Знакомые шутили, когда-то, давно, что они совершенно похожи. Похожие вкусы, черты лица, похожий стиль речи, схожие мысли. Но Гэри носила строгие костюмы или джинсы и футболки, и никаких юбок. А Мари-Лулу одевала яркие платья, бусы, шали и мешала длинные юбки попеременно со спортивной обувью и шпилькам.
И еще, разумеется, возраст. Одежда и разница в почти 35 лет, а так можно было бы их путать.
Когда-то давно Гэри пробовала носить юбки, и мерила вещи из гардероба подруги. Но это так и осталось не удавшейся пробой.
Сегодня Гэри купалась в ярких красках, от прошлой жизни, которая никак не могла быть прежней - и - чуть смущаясь, накинула на плечи кружевной платок, а потом сменила пыльные брюки на длинное пестрое платье.
Чужое пестрое платье - чтобы примерить чужую шкуру, чтобы узнать, как быть такой яркой, как была Мари-Лулу.
Платье ей удивительно шло, да и совершенно не сковывало движения.
Так она в нем и осталась, и завтра снова одела платье, но другое.
И кормила птицу, будившую ее криком по утрам.
Выкинула травы, ссохшиеся до пыли, знакомые и целые - рассыпала по стеклянным баночкам. Уносила еще коробки, сама звонила и отвечала на звонки.
Еще гуляла. Покрасила дом снаружи в зеленый, и он затерялся среди сада.
Через месяц комната опустела, и Гэри, подумав немного, заменила часть старой мебели и повесила объявление о сдающейся комнате.
Когда пришла пора возвращаться на работу, Гэри проснулась сама.
Напевая, на кухне готовила чай, поглядывала на заросший сад, засыпала корм в кормушку и строила планы на будущее.
Ее знакомая сойка не прилетела, но Гэри, уже почти ухоженная и легкая, того не заметила.
Корм склевали другие птицы. Пару дней она волновалась о том, где птица, так часто прилетавшая к ней по утрам.
Однажды она увидела её еще раз - на окне бывшей комнаты Мари-Лулу.
И больше не видела ее ни разу.
Гэри не любила мармелад.
Мармелад любила Мари-Лулу, но Мари-Лулу больше не было, и поэтому больше не было никакого смысла покупать мармелад, чтобы порадовать Мари-Лулу.
...Прошло больше двух недель, но Гэри ходила по прежнему маршруту в магазинах. Задерживалась у тех же полок, что и последнюю почти-вечность.
Возвращалась домой, и, не видя горящий в окнах свет, думала по привычке, что Мари-Лулу просто пошла спать. Не дожидаясь её, ведь Гэри возвращается в будни поздно, когда за окнами уже совсем темно, а Мари-Лулу последнее время занималась уборкой дома, сада, и еще писала свои статьи, истории и письма своим детям.
Последняя зима истощила их силы, и Мари-Лулу двигалась чуть медленнее, чем раньше, и, кажется, быстрее уставала.
Гэри надеялась, что с приходом лета это пройдет. Мари-Лулу всегда спала зимой больше, и в общем, вела себя по прежнему.
Мари-Лулу просто заснула в кресле, когда к ним в дом приехала дочь Мари-Лулу, с мужем, с внучкой, заснула - и не проснулась. Малышка Али все время была рядом с ней, будто знала, что никто не заметит, никто не узнает...
И Мари-Лулу больше не было. Ни в саду, ни в старом кресле, ни на высоком стуле на кухне, куда она до сих пор совершенно спокойно взбиралась - в свои 76, ни на чердаке, ни в ее комнате.
Мари-Лулу развеялась по ветру, над морем, над лесом, над городом, и даже места ее нигде не было.
Это то последнее, что могла сделать для неё Гэри: исполнить последнюю волю, совсем немного вопреки родной семье, и вопреки устоявшимся обычаям, но согласно завещанию.
Завещание они составляли почти вместе, переговариваясь на кухне за травяным чаем, несколько лет назад.
И Гэри была той, кто выполнила бы волю своей лучшей подруги именно так, как она желала.
Когда пепел рассыпался, разлетелся под сильным, будто специально вызванным ветром, Гэри плакала вместе с Тарой, младшей дочерью Мари-Лулу, а потом они вместе пили чай на кухне, и снова плакали.
Остальные, пришедшие вспомнить, бродили по дому, и не беспокоили тех, кто имел право оплакивать больше всех.
Это сделало их немножко ближе, и Гэри пообещала, что дом для Тары - по-прежнему открыт, если она пожелает зайти в гости.
Но Тара была здесь чужой.
Гэри помнила Тару девочкой-подростком, а дружба с ее матерью, завязывающаяся, зарождающаяся, делала разницу в возрасте в десять лет почти непреодолимой.
Почему-то Гэри никогда не боялась, что Мари-Лулу умрет.
Это было совершенно невероятным, да и за последние 15 лет она практически не старела, и замечать изменения в возрасте на ее лице было почти невозможно, находясь с ней бок о бок. Видимо, она уже достаточно постарела еще до встречи с Гэри.
Менялась лишь Гэри: взрослела, появлялись первые морщинки, и добавлялся опыт.
Их года измерялись шрамами, полученными в общих путешествиях, царапинами, чашками чая, билетами на другие концы света, в кино, в театры и на автобусы, и пирожками, извлеченными из духовки.
И, как казалось Гэри, эти года пролетели как одно мгновенье, очень-очень быстро, а цифры на календаре совершенно врали.
Гэри почти не плакала.
Просто иногда почти покупала мармелад, который не ест сама.
Звала ужинать, или заходила в комнату - так почти и не тронутую с момента смерти, потому что Тара почти не забрала никаких вещей, или начинала фразу - и не заканчивала, и она разносилась эхом по всему дому, потому что не было никого, кто мог бы ее услышать.
Дом по прежнему пах Мари-Лулу. Будто бы никуда она не девалась, будто по ночам иногда выходит из комнаты, спускается вниз, или готовит ранний завтрак.
На чердаке по-прежнему сушились травы, и Гэри не знала, что делать с большинством из них.
Иногда Гэри казалось, что Мари-Лулу еще где-то рядом, шелестит цветастой юбкой, вяжет на спицах или набивает черновик сказки на своей машинке, чтобы потом зачитать его вечером вслух.
Дом кажется неприветливым, одиноким, огромным, чуждым, пустым.
Гэри не хочет сдавать комнаты кому-то еще.
Гэри видит обветрившиеся стены дома, облупившуюся за последние семь лет краску.
Гэри ощущает себя чужой.
Везде чужой, словно вместе с Мари-Лулу ее выбросило из мира прочь, но Мари-Лулу - совсем, потому что её время пришло, а Гэри осталась.
Гэри не помнит, что было до. До их встречи. То есть, конечно, было. Много чего было, очень много чего, но за последние восемь лет они срослись почти окончательно, но Мари-Лулу ушла, а Гэри теперь осталось, и делать что-то без Мари-Лулу, это для Гэри - почти как остаться без еще одной руки и ноги, или засунуть их в гипс, потому что жить, в общем-то, можно, но уже совершенно неудобно.
И не так весело, как раньше.
На дом легла тень, в доме лежит тень, дом обрастает трещинами быстрее, чем раньше, его двери и половицы скрипят сильнее, грязные чашки копятся в раковине, травы на чердаке пересохли, а там, куда пробирается солнце, видны столбы пыли. Темно в доме и одиноко, но дом еще немножко пахнет Мари-Лулу, дом помнит её, а Гэри - старается забыть, спать, не помнить, и свободные вечера заглушает сном, книгами, и разноцветными экранами компьютера и телевизора.
И дело вовсе не в том, что Гэри не может жить без Мари-Лулу, просто это все как-то совершенно не имеет смысла. Не имеет смысла то, что ее нет, что никто не заваривает новый травяной чай, не шуршит длинными юбками и не смеется, напоминая своим смехом звон колокольчиков. Мыть посуду тоже не имеет смысла, лучше пробежать через кухню, быстро что-то съесть, и уйти в работу, в сон, или куда-то еще, потому что каждая трещина еще помнит, что в кухне их чаще было двое.
Кажется, что Гэри стареет, сгорает, чтобы уйти следом.
Сад зарастает сорняками. Среди них растут посаженные ранней весной овощи и травы - тогда, когда Мари-Лулу еще была здесь.
Гэри работает и спит, и скорлупа, в которую она закрылась со смертью Мари-Лулу, растет все больше, потому что телефон почти не звонит теперь, и дом совсем погружается в тишину.
Просто Гэри не хотела ничего слышать, слушать и понимать.
Мари-Лулу не была первой, кто ушел из её жизни, но была первой, кто, как казалось Гэри, был по-настоящему бессмертен. Смерть Мари-Лулу совершенно не укладывалось в ее представления о мире.
И срастаться обратно с миром, где Мари-Лулу, все-таки, умерла, Гэри совершенно не хотела.
Когда пришла пора запланированного еще зимой отпуска, Гэри уже давно сдала билеты, потому что ехать одна никуда не хотела.
Дом не давил на нее, не делался невыносимым, она не хотела сбежать от него.
Скорее, она просто ждала, что ее подруга вернется. И когда эти моменты казались особенно ясными, Гэри перемывала посуду, потому что надо же будет куда-то наливать чай. И вообще, нехорошо как-то - когда дома - такой бардак.
А потом ее стали будить птицы, птицы, просыпавшиеся с солнцем, и спать дальше, и засыпать днем было совершенно никакой возможности. Гэри просто этого почти не умела, да и не хотела.
А потом в комнате Мари-Лулу само собой треснуло окно, и рассыпалось на кучу осколков, а на окне уже сидела сойка, и противно кричала, но в комнату не влетала.
Гэри прогнала ее ярким расписным платком, так и оставшимся лежать на кровати Мари-Лулу, и чуть не задохнулась в окружившей ее пыли, как будто прошло много-много лет, а не пара месяцев.
Птица возвращалась каждое утро, даже когда поставили свежее окно, и кричала, кричала, кричала. И ужасно раздражала своими криками Гэри.
И спрятаться от её криков не получалось: только выйти на улицу и ходить, ходить, ходить, гулять, вдыхать солнце вместо пыли, натирать мозоли, и видеть свое отражение в витринах: хмурое, потрепанное, уставшее.
Как будто разом постарела, и морщинок будто и вправду стало больше, и отражение стало совершенно неопределенного пола, и даже волосы потеряли свой ухоженный вид.
Это было неуютно. Неудобно. Незнакомо. Так, будто и не она вовсе.
Но казалось каким-то бессмысленным.
Отпуск был долгим, почти бесконечным - таким, как планировался когда-то зимой, хотя Гэри и думала от него отказаться.
Но, поглядев в зеркала, она поняла, почему ее убеждали, что полтора месяца без нее как-нибудь справятся.
Однажды вечером Гэри пришла домой, и вдруг отчетливо ясно поняла: дом целиком её, и только её, и больше ничей. Насыпала крошек никак не улетавшей сойке, заварила чай, посидела в сгущающихся сумерках...
А с утра принялась за уборку. Сначала - у себя, убирая в коробки отжившее и выбрасывая лишнее, потом на кухне, избавляясь от вещей, которые лично для неё не имели значения, вроде специальных палочек для еды - потому что она, Гэри, никогда ими не пользовалась.
Протирала пыль.
Дом по-прежнему дышал прошлым, дышал вещами, которые выбирала она сама, или которые они привозили вместе, или которые приносила из неизведанных мест Мари-Лулу.
Убрала с полок любимые книги подруги, оставила лишь те, что любила сама.
Вынесла великое множество вещей на свалку, раздала соседям или отвезла в антиквариат.
А потом добралась до чужой комнаты.
Знакомой, закрытой на замок и особенно пыльной. Все еще пахнущей травами, диковинными растениями, и почти погибшим цветком на окне.
И принялась за разбор писем, текстов, историй, ярких шалей, платков, платьев, и всего того, что в жизни Гэри совершенно не было.
Знакомые шутили, когда-то, давно, что они совершенно похожи. Похожие вкусы, черты лица, похожий стиль речи, схожие мысли. Но Гэри носила строгие костюмы или джинсы и футболки, и никаких юбок. А Мари-Лулу одевала яркие платья, бусы, шали и мешала длинные юбки попеременно со спортивной обувью и шпилькам.
И еще, разумеется, возраст. Одежда и разница в почти 35 лет, а так можно было бы их путать.
Когда-то давно Гэри пробовала носить юбки, и мерила вещи из гардероба подруги. Но это так и осталось не удавшейся пробой.
Сегодня Гэри купалась в ярких красках, от прошлой жизни, которая никак не могла быть прежней - и - чуть смущаясь, накинула на плечи кружевной платок, а потом сменила пыльные брюки на длинное пестрое платье.
Чужое пестрое платье - чтобы примерить чужую шкуру, чтобы узнать, как быть такой яркой, как была Мари-Лулу.
Платье ей удивительно шло, да и совершенно не сковывало движения.
Так она в нем и осталась, и завтра снова одела платье, но другое.
И кормила птицу, будившую ее криком по утрам.
Выкинула травы, ссохшиеся до пыли, знакомые и целые - рассыпала по стеклянным баночкам. Уносила еще коробки, сама звонила и отвечала на звонки.
Еще гуляла. Покрасила дом снаружи в зеленый, и он затерялся среди сада.
Через месяц комната опустела, и Гэри, подумав немного, заменила часть старой мебели и повесила объявление о сдающейся комнате.
Когда пришла пора возвращаться на работу, Гэри проснулась сама.
Напевая, на кухне готовила чай, поглядывала на заросший сад, засыпала корм в кормушку и строила планы на будущее.
Ее знакомая сойка не прилетела, но Гэри, уже почти ухоженная и легкая, того не заметила.
Корм склевали другие птицы. Пару дней она волновалась о том, где птица, так часто прилетавшая к ней по утрам.
Однажды она увидела её еще раз - на окне бывшей комнаты Мари-Лулу.
И больше не видела ее ни разу.
@темы: Пишу за книгу: 04.13 - 05.13, Пишу за книгу: все работы
-
-
13.05.2013 в 00:5110/10
-
-
13.05.2013 в 19:15Исполнение шикарно! Мне очень понравился язык автора, есть в нем своеобразие, он такой живой, такой настоящий, очень трогает. Нет в нем какой-то сухости что ли) Мне понравилось! Очень, очень понравилось!
Исполнение - бесспорно 10
-
-
15.05.2013 в 21:2010/10, без сомнений
-
-
18.05.2013 в 20:06Потому 9/10.
-
-
19.05.2013 в 18:0110/10
Какие странные подруги были Мари-Лулу и Гэри. И почему это часть дома не ушла в наследство к детям Мари-Лулу? Впрочем, по сути, это неважно.
-
-
20.05.2013 в 16:49Исполнение: 10
-
-
24.05.2013 в 11:00Интересное раскрытие темы конкурса. Интересное вообще всё. Особенно сойка. Её же можно расшифровывать как угодно, да?)
идея: 9,5
исполнение: 10
-
-
24.05.2013 в 14:22Суммарные баллы:
Идея: 68, 5
Исполнение: 70
Средний балл:
Идея: 9,785
Исполнение: 10
Общий балл: 19, 785
-
-
24.05.2013 в 15:54Когай А.И., спасибо.
Viola Oriental, спасибо. Если вспомните - просто мне, как автору, ужасающе интересна читательская изнанка: куда и как менялось настроение?. (Не важно где, а вот с какого на какое - этот интересно)
Батори, спасибо
Нечетный Воин, спасибо.
Ticky, важно. Спасибо. Видимо, плакала ты немножечко и за меня: потому что на два текста об этом (до и после) кто-то да плакал. На после - плакала ты. И у меня было, но все совсем не так, но кое что из моего совсем не так проросло и сюда.
Спасибо
А так же, вполне может быть (а я могу этого не знать), что Мари-Лулу просто могла завещать большую часть вещей Гэри.
Авербух, спасибо.
Лирохвост, спасибо. Я, на самом деле, от такого ощущения боялась, что история выйдет сухой и не проникающей, как просто описание событий.
А вон как оно вышло в результате.
И сойку - да, совершенно верно, разрешаю читателю понимать как угодно
-
-
24.05.2013 в 16:14-
-
24.05.2013 в 16:25Сото Соно,
вначале оно было уныло-грустное, с ощущением безысходности какой-то. А потом... Потом я не ожидала такой концовки и потому была удивлена и рада, конечно же)
-
-
24.05.2013 в 16:53Viola Oriental, спасибо
-
-
24.05.2013 в 16:56